|
Весной 1921 г. я кончал третий курс Военно-медицинской академии. Подходили летние каникулы, и я думал, как их использовать. Мой старший брат Герман, в ту пору агроном Полярного района Мурманской железной дороги, жил в Хибинах, небольшом станционном поселке на Кольском полуострове, и предложил мне принять участие в работах одного из отрядов комплексной геологической экспедиции акад. А.Е. Ферсмана в Хибинских горах; отряд возглавлял приятель брата проф. Н.И. Прохоров, геолог и почвовед. Задачей отряда была разведка нефелиновых сиенитов, ценного сырья для промышленности, и апатитов - фосфорсодержащих минералов, сырья для фосфорных удобрений. Отряду нужны были здоровые парни, носильщики добываемых геологами материалов. Я с радостью согласился и приехал на станцию Хибины, откуда начинался маршрут в Хибинские горы, тогда еще мало исследованные. Отряд состоял из самого проф. Н.И. Прохорова, его жены М.И. Кузеневой, тоже геолога, и трех молодых студентов Клейненберга, Карбасникова и меня. К нам присоединились два москвича - проф. С.С. Четвериков, известный зоолог и генетик, и его спутник , сотрудник Мосгороно; их задача состояла в заготовке экспонатов для школьных коллекций московских школ. Я взял с собой ружье, думая пополнять дичью наше скромное меню в диких Хибинских горах и помогать добыче экспонатов для коллекций москвичей. Внизу, по берегам озера Имандра, дичи, в особенности глухарей и рябчиков, было немало. Мы отправились в путь. Темные лесистые ущелья, голые склоны гор, осыпи, покрытые снегом вершины производили сильное, но мрачное впечатление. Жизни в горах почти не было, птиц мы не видели. Ружье я перестал носить с собой - таскать зря лишний груз не хотелось. Мы, носильщики, сопровождали наших ученых, которые молотками отбивали куски породы и передавали нам. Рюкзаки скоро наполнялись камнями, а геологи подавали все новые и новые куски. Тащиться с этим грузом вверх и вниз по склонам было нелегко. К вечеру становились лагерем, разбивали палатку. Мы, молодежь, отправлялись за водой куда-нибудь вниз, к ручью, собирали сушняк для костра, а ученые разбирали добычу, делали записи. Вскоре москвичи поняли, что из Хибин птиц они не привезут, и тогда С.С. Четверикову пришла в голову гениальная мысль - послать меня в Александровск на Мурмане (ныне Полярный), на биологическую станцию, с тем, чтобы я там, на побережье, настрелял для них разных птиц и привез шкурки в Хибины. Н.П. Прохоров дал согласие, Сергей Сергеевич снабдил меня боеприпасами и написал письмо директору станции Г.А. Клюге, прося содействия и помощи. Я дошагал до станции Хибины, зашел к брату и уехал в Мурманск. Я сел в поезд, в котором на Мурманскую биологическую станцию ехали профессор Петербургского университета зоолог К.М. Дерюгин с группой студентов и два преподавателя университета, Б.М. Тихомиров и Б.Н. Шванвич; это было очень удачное стечение обстоятельств. В Мурманске, тогда беспорядочном скоплении деревянных домишек и английских бараков из гофрированного железа, оставшихся после интервенции, мы перетащили весь груз дерюгинской партии на пристань и стали ждать оказии в Александровск. Пароходное сообщение было очень редким и нерегулярным. Наконец, на рыболовном боте мы спустились по Кольскому заливу и завернули в Екатерининскую гавань, где расположен Александровск и Мурманская биологическая станция. Г.А. Клюге принял нас радушно, и мы все разместились на станции. Океан, бухты, прозрачная вода, дно, усеянное морскими животными, богатство птиц на воде и по берегам - все свело меня с ума. Я сразу решил: вот место, где мне надо жить и работать. (В 1981 г. Мурманская биологическая станция отмечала свой 100-летний юбилей. Идея организации первой в России северной биологической станции принадлежала профессору зоологии Петербургского университета Н.П. Вагнеру, пожалуй, больше известному в те годы под литературным псевдонимом Кот Мурлыка. Вначале станция размещалась в стенах Соловецкого монастыря, но в 1898 г. по настоянию монахов она была переведена в Екатерининскую гавань Кольского залива, где в то время строился город Александровск. В разные годы здесь работали выдающиеся ученые нашей страны: академики В.И. Вернадский, А.П. Виноградов, Л.А. Зенкевич, В.М. Шишкевич, А.А. Ухтомский, члены-корреспонденты АН СССР В.А. Догель, Ю.И. Полянский и др. Важную роль в развитии исследований Баренцева моря сыграли многолетние научно-промысловые экспедиции, активное участие в которых принимал будущий академик Н.М. Книпович, один из основателей ПИНРО. - Ред.) К.М. Дерюгин, детально изучивший в былые годы Кольский залив и его фауну, распределил своих ребят по разным заданиям. Студенты Ася Гурьянова, Павел Ушаков и сотрудник станции Иван Гугович Закс получили задание изучить фауну литорали (прибрежная зона, осушаемая во время отлива) и сублиторали окрестных губ - Пала-губы, Оленьей губы и Сайда-губы. Этой группе очень нужен был лишний гребец. Этим гребцом стал я. Помогая зоологам в тралении, в драгировках, я также стрелял птиц, а вечерами снимал шкурки.. Мы все четверо очень сдружились, а Ася Гурьянова стала впоследствии моей женой. Арктическое лето, живописные фьорды окрестностей станции, увлеченность работой, юная веселая компания (подъехали еще молодые зоологи-студенты из Москвы со своими руководителями Б.С. Матвеевым, С.А. Северцовым, В.В. Васнецовым) - все создавало непередаваемую радужную атмосферу, которая надолго сохранилась в душе всех, проводивших лето 1921 г. на Мурманской биологической станции. Но радость радостью, а у меня созрели серьезные планы. Богатство и разнообразие морской фауны, наличие хороших зданий, морской аквариум, родили мысль, что Мурманская станция - это то место, где можно начать изучать сравнительную физиологию нервной системы. Меня уже давно занимала мысль о том, где, на каком уровне развития животного мира появляется функция замыкания условных связей, способность научения. Павлов считал, что для высших животных местом замыкания условных связей является кора больших полушарий. А ниже, в животном мире, где этой коры еще нет, например, у рыб или беспозвоночных, возможно ли образование условных рефлексов? Ответ могли дать только эксперименты. Где же их ставить, как не на Мурманской биологической станции? Я решил обратиться к директору станции
Г.А. Клюге с предложением организовать на станции лабораторию по сравнительной физиологии. Ученый с широким биологическим кругозором, Герман Августович отнесся к этой идее очень доброжелательно. Набрав целый мешок отпрепарированных и по всем правилам консервированных шкурок птиц, главным образом морских, я вернулся в Хибины и передал свой сбор С.С. Четверикову (тот удивился моей обильной "жатве" и сказал, что расходы на командировку его и его спутника целиком оправданы). Но главное, что я привез со станции - это было твердое намерение работать там. В будущем, 1922 г., мне не пришлось работать на станции. Весной я перешел на 5-й курс академии и должен был проходить врачебную практику в каком-нибудь лечебном учреждении. Мы могли выбирать, и я, конечно, выбрал полюбившийся мне Мурман. Приехав в Мурманск, я пошел в Окрздравотдел с предложением своих услуг. Врачи, даже не окончившие курса, были очень нужны. Но я отказался от всех мест в больницах Мурманска и согласился на должность, от которой все отказывались, - быть врачом всего мурманского берега, от поселка Поной, в горле Белого моря, до государственной границы. Базой моей должна была быть больница в Териберке, самом крупном становище восточного Мурмана. На протяжении всего берега было пять фельдшерских пунктов - в Западной Лице (западный Мурман), Териберке, Гаврилове, Харловке, Поное. В Александровск по штату положен врач, но его не было. В Териберку я прибыл рейсовым пароходом. Меня радостно встречает встревоженная пожилая акушерка, единственный медперсонал больницы. - Как хорошо, доктор, что вы приехали. Мне сообщили по телефону, что приедет молодой доктор из Петрограда. Вторые сутки не может разродиться больная, не знаю, что и делать. У меня сердце упало. Из всех медицинских дисциплин я хуже всего знал акушерство, думал, военный врач должен лечить солдат и офицеров, к чему ему особенно акушерство, но все же необходимые практические занятия проделал, экзамен сдал. Главное для врача - не робеть. Задаю стандартные вопросы: - Первороженица? - Да. - Положение плода? - К счастью, нормальное, продольное. - Предлежание? - Головка уже начала прорезываться, передние воды отошли, и все затем остановилось. Схваток нет. Роженица так измучилась! Идем в палату. Молодая здоровая женщина, но измученная, и полные надежды глаза - приехал доктор. Я с моря, с ветра, здоровый, раскрасневшийся, думаю прежде всего внушить роженице бодрость, уверенность, что врач поможет. Прошу акушерку прикрепить "вожжи", т. е. привязать в ногах к спинке кровати два полотенца, чтобы роженица, держась за них, могла легче напрягать брюшной пресс, а сам командую: "Раз, два, взяли!" У Маши (так звали роженицу) начались схватки. Наша опытная акушерка торжествующе сообщает: - Уже прорезалась головка. - Опытными руками акушерка осуществила все необходимые повороты и вскоре достала здорового крупного младенца, мальчика. Перевязала пуповину и сделала все, что положено. Помню и сейчас измученные, но счастливые глаза Маши, хотя с тех пор прошло уже более 60 лет. С Машей мы потом часто встречались: ее муж служил матросом на одном из судов Мурманской биологической станции, где я в дальнейшем долго работал. Мальчуган вырос отличный... А теперь о печальном конце Мурманской биологической станции. В марте 1933 г. в газете "Ленинградская правда" появилась статья (автор - К. Аренин) под названием "Осиное гнездо". Статья была наполнена бранью, ложью и клеветой в адрес Мурманской станции, ее директора Г.А. Клюге и старших сотрудников - руководителей гидробиологических и ихтиологических работ. Высказывались и обвинения в адрес директора ГОИНа Meсяцева. Вскоре были арестованы и увезены в Ленинград все руководящие сотрудники. Через месяц или немногим больше их освободили, и большинство из них вернулось на станцию. Но однажды летней ночью пришел военный катер, на котором были Сталин, Ворошилов и, кажется, Киров. Я видел их своими глазами, правда, издалека. Они вызвали директора Клюге и через несколько минут уехали. А некоторое время спустя (8 августа 1933 г.) арестовали уже не только старших сотрудников, но и молодежь, и многих членов экипажей судов, и служащих станции. Неделю нас держали в Мурманске, а потом увезли в "столыпинских" вагонах в Ленинград. Нам инкриминировалась организация вредительской группы, сорвавшей выполнение плана промысла трески Рыбтрестом. Все это было ложью и обманом, просто было создано дело и нужно было довести его до конца. Мне казалось на допросах, что и следователи прекрасно понимали, что никакие мы не вредители, но делали то, что им было приказано. Рыбтрест заведомо не мог выполнить чрезмерно большой план промысла, обещанный директором ГОИНа Месяцевым. Не мог, потому что такой объем лова предполагал глубинное траление трески, а между тем ни флота нужного профиля, ни тралов для глубинного лова, ни специалистов-промысловиков, ни рыбообрабатывающих заводов, ни даже достаточного количества бочек для засолки рыбы не было. Неудачу решили свалить на сотрудников Мурманской станции. Но главная причина разгрома заключалась прежде всего в том, что станцию нужно было убрать из Кольского залива, где намечалось создание военных объектов. Именно этим и было обусловлено появление в гавани Александровска катера со Сталиным и другими "высокими" гостями. Для закрытия станции нужен был предлог, которым и стало обвинение в якобы намеренном невыполнении изначально завышенного плана улова рыбы. В результате пострадали ни в чем не повинные люди, находившиеся в то время на станции и работавшие сверх сил. У многих работников вспомогательных служб и судов жизнь была сломана. Научные же руководители практически все были осуждены и на разные сроки лишены свободы. Мурманская станция, успешно работавшая в течение 34 лет на Баренцевом море, была ликвидирована. Остатки коллектива вместе с оборудованием были переведены в Мурманск, где возник Полярный институт рыбного хозяйства и океанографии (ПИНРО). На этом окончилась славная история Мурманской биологической станции. |
