Мне памятно время, когда
вокруг висели призывы к покорению
природы, когда не было ни научных
Советов, ни комиссий, ни даже тематики
природоохранительной, когда дым фабрик
и заводов называли "дыханием
республики", а само слово "экология"
попахивало явственно преклонением
перед иностранщиной (работая еще
мальчишкой в зоопарке, я заклеивал
бумажкой слова "амблистома
американская", ибо комиссия из
райсовета признала их неблагозвучными
и не соответствующими духу времени).
Не было тогда Красных книг,
но большинство занесенных туда ныне
были обычными и даже промысловыми
видами. А ведь за минувшее время не
только охотничьих животных извели, но
даже лягушек, жуков и кузнечиков. Куда,
скажите, девались в Подмосковье
жужелицы, шмели, яркие бабочки, наконец,
даже былые полчища красных клопов-солдатиков?
Они-то чем провинились, кто за ними
охотился?
Красные книги – яркие,
красиво оформленные, хорошо изданные
– также стали чуть ли не символом
наших успехов в деле охраны живой
природы, сами же зоологи называют их
позором нации, ведь это сборники
материалов об утратах и потерях. Их
издание, а также работа над различными
региональными и областными "Красными
книгами" открыли широкий фронт работ
для зоологов, привлечена масса
исследователей. Однако, никаких
гарантий сохранения вида внесение его
в Красную книгу не дает, а имеющиеся в
них рекомендации остаются гласами
вопиющих...
Да, сегодня говорить и писать
о покорении природы не в моде. Это в
нехорошем прошлом человек сказал
Днепру: "Я тебя стеной запру".
Теперь во всеуслышение говорят, что
виноват во всем Лысенко, при котором
был поднят на щит знаменитый афоризм
"Мы не можем ждать милостей от
природы, взять их у нее – наша задача".
Однако, тема борьбы человека с природой
возникла куда как раньше, ее
превозносили и Ж.Верн, и М.Горький, и К.Паустовский.
Конечно, в годы лысенковщины
преобразовательно-невежетвенные
веяния достигли апогея. В 1951 г. по сути
ликвидировали систему заповедников,
упразднив все республиканские
управления и сократив площадь
резерватов более чем в десять раз. Но
постепенно времена изменились, и хор
покорителей начал утихать.
Теперь уже полки ломятся от
изданий во славу природы, во спасение
Земли, той, которая одна, которая наш
дом, которая предъявляет счет, пока не
умрет. (Невольный каламбур из
заголовков известных мне книг). А право
же, чудится порой , будто существует и
действует некая враждебная сила,
поставившая себе целью загубить
человечество, исполнить мрачное
предсказание Ламарка: истребить
собственный род свой, предварительно
сделав землю необитаемой. "Мы летим
вверх пятами в зону биологической
пустыни и ничего не хотим предпринять,
чтобы хоть замедлить это падение",
– так писал в одной из последних
своих статей профессор В.Н.Скалон.
Более того, есть основания
утверждать, что государственные,
научные и общественные деятели,
занимающиеся непосредственно охраной
природы, не только не способны
сдерживать, но порой даже ускоряют
процессы деградации. Чем хуже природе,
тем заметнее их деятельность (или
точнее – активная бездеятельность),
ширится фронт работ, множатся точки
приложения сил.
Создалась своеобразная
природоохранительная индустрия, но не
та инженерная с фильтрами и
отстойниками, а издательско-телевизионно-шумовая
с Красными книгами, передачами "В
мире животных", предисловиями к
зарубежным монографиям, а главное –
с бесчисленными поездками на совещания
и конгрессы, проводимые в самых разных
и привлекательных уголках земного шара.
Вместо того, чтобы говорить правду о
происходящем бедствии, официальные
природоохранители славословят о
рациональном природопользовании и т.п.
Вспоминается сбор деятелей
охраны природы в редакции "Комсомольской
правды". Кто-то говорил о
студенческом природоохранном движении,
кто-то о заповедниках и национальных
парках, а потом в углу стола, сверкнув
своей знаменитой бородой, возник
академик И.В.Петрянов-Соколов и спросил:
– Как вы думаете: зачем птица прячет
голову под крыло?
– Ну, как страус в песок,
когда боится опасности, закрывает на
нее глаза...
– Нет. Птица под крылом
перебирает клювом перышки, и ей кажется,
будто она занята настоящим делом...
Как ни страшен хапуга-браконьер,
едва ли не страшнее для природы
браконьерство массовое и плановое,
когда для добычи животных используется
мощная техника, авиация, автотранспорт
и даже химия. При этом разными путями
обходятся официальные запреты и
ограничения, установленные
законодательством (примеры тому –
массовые забои сайгаков, истребление
волков, добыча лосей и оленей с
вертолетов на Таймыре, на Кольском
полуострове и т.п.)
Невольно перебирая в памяти
прошедшее, я часто вспоминал
предыдущие свои таежные походы, когда
бродил не как промысловик, а в качестве
научного руководителя при создании
новых заповедников, проектировщика-изыскателя
заповедных границ. Было их немало –
Сохондинский, там же в Забайкалье, "Малая
Сосьва" и Юганский в Западной Сибири,
Таймырский и Центральносибирский в
Красноярском крае. Да, занимался
проблемами заповедного дела с полной
самоотдачей, пробивая новые
заповедники, а ведь история рождения
каждого из них (все перечисленные и ряд
других сегодня действуют) – это
целый роман, а то и детектив. Не скрою,
не раз испытал чувство гордости, едва
ли не первым узнавая об организации
нового государственного заповедника.
Лестно было и золотую медаль ВДНХ
получить за разработку генеральной
Схемы развития новых заповедников в
Российской Федерации. И все-таки я
пришел к убеждению, что продожать
разработанную нами "индустрию
проектирования" далее нельзя,
поскольку состояние заповедного дела в
стране становится уже не тревожным, а
трагическим. Наращивать в таких
условиях количество новых объектов
просто опасно. У заповедного здания
слишком слабый фундамент. Но самое
печальное, что наши заповедники, как
вновь создаваемые, так и старые,
постепенно преображаются, утрачивая
свои исконные свойства, превращаясь из
природоохранительных и научно-исследовательских
учреждений в хозяйственные...
Незаметно минуло в 1995 г.
столетие первого заповедного
стационара, созданного В.В. Докучаевым;
довольно широко отметили 80 лет
Баргузинского заповедника,
приближается та же дата для
Астраханского и Кавказского, минуло
семидесятилетие Воронежского... Годы
бегут!..
Казалось бы, давно
установилось строгое юридическое и
научное толкование заповедности, оно
вошло в законодательство, словари,
справочники. А все-таки сохраняется,
как и прежде, противоречивость
суждений, не прекращаются споры даже в
кругу сугубых специалистов, не говоря
уже о простой публике. Особенно
усилилась эта разноголосица в
последние два десятилетия, когда в
стране стала развиваться система
национальных и природных парков,
заметно возросли наши международные
контакты в сфере охраны природы, в
результате чего прежняя концепция
заповедников как научных учреждений
подверглась своего рода ревизии. На
передний план стали выдвигать их
эколого-просветительскую роль. Теперь
же все чаще звучат суждения о
культурных, нравственных и даже
религиозных аспектах охраняемых
природных территорий различных типов.
"Я остро ощущаю
необходимость создания новой
идеологии для заповедного дела.
Динамичной, отвечающей требованиям
времени. Прежняя идеология,
разработанная при советской власти,
где во главу угла ставилась экономика,
политика, гипертрофированная роль
знания, хозяйственный и научный
подходы, приказала долго жить.
Некоторые, после разочарования в
социализме, заявят: нам не нужна
идеология. Это неверно. Идеология это
цель, расписанная с ориентацией на
каждого гражданина. Она строится на
основе разума и чувств."
Это пишет один из лидеров "зеленого
движения", руководитель Киевского
эколого-культурного центра Владимир
Борейко в своей работе "Святилища
дикой природы".
В. Борейко в упомянутой
работе, отрывок из которой
публиковался также в "Заповестнике",
упрекает меня в том, что я свел разговор
о заповедании дикой природы к "обслуживанию
науки".
Действительно, мы очень
часто были вынуждены прибегать к
привычной аргументации, используя
самые различные "приземленные"
доводы ради создания заповедников.
Ведь изъять у советской власти, у
хозяйственников "кусок" родной
земли (и подчас немалый!) было не так-то
просто. Приходилось идти на
компромиссы, "поступаться
принципами", подчас просто ловчить и
выкручиваться. А в основе заповедания
лежало, конечно же, ЧУВСТВО светлое,
чувство любви к природе, жалости к ней,
желание спасти ее от человеческого
насилия. Можно ли было при этом
говорить об этике и эстетике, тем более
о религиозных и мистических мотивах?
Что это могло дать, кроме полной
дискредитации тех, кто стремился к
созданию заповедника? Мы видели в этом
прежде всего форму "минимального зла":
лучше зоолог с ружьем и ботаник с
копалкой, чем лесорубы и геологи.
Что ни говори, как их ни ругай,
но советские заповедники, быть может,
одно из очень немногих светлых пятен на
всем восьмидесятилетнем фоне
недавнего прошлого. Недаром известный
американский историк Дуглас Уинер
назвал их "архипелагом свободы", а
на первом международном конгрессе по
биосферным заповедникам они были
признаны эталонными для всей мировой
системы. И это не было лицемерием,
несмотря на многие недостатки и тяжкие
болезни советского заповедного дела.
Двойственность человеческой
натуры, сочетание в ней духовности и
телесности проявляется постоянно и
многогранно. Один из самых ярких тому
примеров - парадоксальная преданность
и подлинная любовь к природе у
охотников и рыбаков, "безжалостно"
убивающих животных. "Природа любит
пахаря, рыбака и охотни-
ка", - писал Михаил Пришвин, и никто не
убедит меня в том, что он, равно как
Аксаков или Тургенев, Сетон-Томпсон или
Формозов относились к природе "хуже",
чем противники всякой охоты. Все и
проще, и гораздо сложнее! Ведь само
понятие любви тоже отнюдь неоднозначно,
и кроме светлого духовного чувства в
ней существует, занимая очень важное
место, чисто физическая, плотская
сторона, без которой не было бы и самой
нашей жизни... Отвратительно, когда
понятие любви подменяется модным
словечком "секс", но бесполая,
созерцательная любовь также
неестественна, как разврат и насилие. А
ведь в природе тоже есть свое женское
начало, она и мать, и кормилица наша. Что
же касается чувства жалости, то оно
хорошо знакомо большинству охотников,
доставляя подчас немало горьких минут
и душевных мук.
Другое дело, что охота и
рыбная ловля допускаются отнюдь не
везде, что на большинстве охраняемых
территорий должна преобладать именно
этика "благоговения перед жизнью",
а не та деятельная любовь к природе, о
которой мы говорили. Но провести очень
строгую грань между "совсем нельзя"
и "кое-что можно" не так-то просто.
Вот описание одного из национальных
парков, расположенных в центре Англии:
"...В национальном парке
развито интенсивное сельское
хозяйство. Его пересекают десятки
автотрасс и железная дорога. К самым
интересным природным объектам
проложены асфальтовые дороги. В "тупиках"
расположены магазинчики и кафе. Развит
и широко культивируется парашютный и
дельтаплановый спорт, зимой лыжи.
Разрешена рыбалка, пешеходные
экскурсии и экскурсии с использованием
различных видов транспорта. В
населенных пунктах повсюду есть
небольшие гостиницы... Охота ограничена,
но определенные виды ее за плату
разрешаются. Проводятся плановые рубки
леса. Никакой "науки" нет, но есть
экскурсионные бюро со штатом
оплачиваемых добровольных
экскурсоводов.
И ТАК ОБУСТРОЕНО
ПРАКТИЧЕСКИ 95%
ОСОБО ОХРАНЯЕМЫХ ПРИРОДНЫХ
ТЕРРИТОРИЙ ЗАПАДНОЙ ЕВРОПЫ".
(С. Приклонский, "Заповестник"
№ 4,1996)
По идее, по статусу, по своей
форме национальный парк относится к
той самой категории "дикой
заповедной природы", в которой В.
Борейко призывает нас видеть "лицо
Бога или любимой". Но можно ли
говорить здесь вообще о "дикой
природе"? Строго говоря, можно
доказать, что природы вовсе
незатронутой цивилизацией, не
испытывающей НИКАКОГО воздействия
человека, на планете не существует.
Однако правильнее будет обратиться к
термину "природа дикая" по словарю
Н.Ф. Реймерса (1990) и привести еще одну
цитату из недавней брошюры В. Борейко:
"...место, где живет человек, является
территорией, где нет дикой природы и
наоборот". Но позвольте! Разве в
заповедниках не живут люди, разве там
нет усадеб, баз, кордонов, стационаров?
А может быть рощи и скалы в парках
Англии имеют признаки "дикости",
несмотря на их соседство с людьми? Мы
благоговейно любуемся вершинами
Казбека и Эльбруса и готовы видеть в
них, говоря строками Пушкина, "соседство
Бога", хотя они вовсе не являются
особо охраняемыми природными
территориями, постоянно посещаются
многочисленными альпинистами,
оставляющими неприглядные следы
своего там пребывания. Гораздо труднее
разглядеть Божье величье и красоту
любимой женщины, находясь в таких
заповедниках как Росточье, Галичья
гора, национальном парке "Лосиный
остров" или той же Аскании-Нова... В
моем понимании подлинно Божественная
дикая природа более прекрасна где-нибудь
в безлюдной тундре Севера, чем в
официальном заповеднике с охраной,
разъезжающей на вездеходах или "Буранах".
"Дикость" природы
вполне может благополучно совмещаться
с подлинной человеческой культурой,
что на практике доказывали иноки
Соловков и Валаама, Толгского и
Раифского монастырей, Саровской
пустоши, пока в ней не заскрипели "подземные
рули" (Клюев), и во множестве других
мест, включая ту же Ясную Поляну,
Щелыково с усадьбой А.Островского,
Поленово над Окой. Нет, природу губит не
культура, а БЕСКУЛЬТУРЬЕ, жадность,
хамство и невежество.
По долгой исторической
эстафете, через весь суровый двадцатый
век прошла идеология научного
заповедания от ее основоположников,
классиков российской науки, до наших
дней. Но снова и снова мы слышим хулу и
обличения, подчас почти неотличимые от
тех, какие звучали в самые страшные
лысенковские и хрущевские времена.
Приведем в подтверждение лишь две
цитаты из газеты "Заповедный вестник".
"Сегодняшний кризис нашей
хваленой, уникальной и т.д. заповедной
системы процесс неминуемый, т.к.
заповедная система замыкалась в самой
себе, оторвана от социальной сферы, от
человека, от решения практических
проблем людей и была лишь еще одной
слагаемой абсолютизации и закрытости
эпохи социализма. Это и привело
заповедники в научный, социальный и
финансовый тупик... В целом заповедники
консервативная и изжившая себя форма
охраны природы" ("Заповестник"
№ 6,1997)
"Людей вряд ли удастся
завлечь мониторингом, эталонностью,
биоресурсами и другими, пусть очень
важными, но понятными лишь
специалистам штуками. Массы далеки от
биологии с экологией и вряд ли
воспримут очередные околонаучные
откровения специалистов" (Там же,
№ 4,1995).
Да, все такое мы дословно и не
раз слышали и в 30-х, и в 50-60 гг., слушаем и
сегодня. Невежество, как известно,
страшная сила, но ведь и "у науки нрав
не робкий", она порой держалась даже
под сталинизмом.
Поистине, не ведают, что
творят! Самое парадоксальное, что те же
авторы способны искренне обличать тех,
кто уничтожал наши заповедники в
прежние времена, но столь присущий им
дух борьбы и противоречия заставляет
их сегодня оборачивать оружие против
самих же себя...
Да, пусть национальные парки
становятся гордостью нации и символами
эпохи, пусть они процветают и богатеют,
но научные заповедники должны
оставаться весьма скромными, держась
подальше от всевозможных мероприятий,
празднеств и "маршей". В нашей
совместной с Н.Ф. Реймерсом работе
именно Николаю Федоровичу принадлежат
прекрасные слова: "Парки для красоты
и наслаждения, заповедники для
будущего, во имя Великой Пользы".
Реймерс был атеистом, да в то время мы и
не могли написать, как мне хотелось бы
"из самых высоких этических,
нравственных целей, во славу Божью".
Но как же объяснить это народу, если
даже сегодняшние наши эколидеры не
могут понять таких простых вещей.
Нельзя превращать неприкосновенные
заповедники в предмет всеобщего
любования.
Ни экотуризм, ни
экопросвещение, ни даже иностранные
инвестиции не спасут заповедники.
Чтобы спастись, нужно прежде всего не
утратить главные ориентиры, сохранить
не только отдаленные идеалы, но и
классическую научную идеологию
заповедного дела. И пусть оно не станет
окончательно безнадежным!
