|
Когда пятилетний Моцарт, только
что отбежав от клавесина, растянулся на
скользком дворцовом паркете, и семилетняя
Мария-Антуанетта, единственная из всех,
бросилась к нему и подняла его, – он
сказал: "Celle-je l’e’hjuserae", и, когда
Мария-Тереза спросила его, почему?
– Par reconnaissance
Скольких она потом, Королевой
Франции, подымала с паркета – всегда
скользкого для игроков – честолюбивцев
– кутил, – крикнул ли ей кто-нибудь par
reconnaissance – "Viva la Reine!" – когда она в
своей тележке проезжала на эшафот.
Reconnaissance – узнавание. Узнавать
– вопреки всем личинам и всем морщинам
– раз, в какой-то час узренный, настоящий
лик. Благодарность.
Я никогда не бываю благодарна
людям за поступки, – только за
сущности! Хлеб, данный мне, может оказаться
случайностью, сон, виденный обо мне, всегда
сущность.
Я беру, как я даю: слепо, так же
равнодушная к руке дающего, как к своей,
получающей.
Человек дает мне хлеб. Что первое?
Отдарить, чтобы не благодарить.
Благодарность: дар себя за благо, то-есть:
платная любовь. Я слишком чту людей, чтобы
оскорблять их платной любовью.
Оскорбительно для меня,
следовательно оскорбительно и для другого.
Добрая воля, направленная на
меня, никогда ничего не предрешала.
Личность (направленность на меня) дара, в
моем восприятии дара, отсутствует. Я
благодарна не за себя и не за соседа, я
благодарна.
Меня не купить. В этом вся суть.
Меня можно купить только сущностью. (То-есть
– сущность мою!) Хлебом Вы купите:
лицемерие, лжеусердие, любезность, – всю
мою пену – если не накипь. Купить –
откупиться. От меня не откупишься.
Купить меня можно – только
всем небом в себе! Небом, в котором мне
может быть даже не будет места.
Благодарна я вне-лично, то-есть
лишь там, где я, помимо доброй воли человека
и без его ведома, могу взять сама. Отношение
не есть оценка. Это я устала повторять.
Оттого, что ты дал мне хлеб, а я может быть,
стала добрее, но ты от этого не стал
прекрасней.
Поступок не есть отношение,
отношение не есть оценка, оценка (критиком,
например, Блока) не есть сущность (Блок).
Сущность – умысел, слышна
только слухом.
Кусок хлеба от противного
человека – удачный случай. Не больше.
Ем ваш хлеб и поношу. – Да. –
Только корысть – благодарна. Только
корысть мерит целое (сущность) по куску,
данному ей. Только детская слепость,
глядящая в руку, утверждает: "Он дал мне
сахару, он хороший". Сахар хороший. Да. Но
оценивать человека по "сахарам" и "чаям",
от него полученным, простительно только
детям и прислугам: инстинкту.
Да и то нет: мы часто наблюдаем
собак, предпочитающих господина своего,
ничего не дающего, – кухарке, кормящей.
Отождествлять источник благ с
благами (кухарку с мясом, дядю с сахаром,
гостя с чаевыми) признак полной
неразвитости души и мысли. Существо, не
пошедшее дальше пяти чувств.
Собака, любящая за то, что глядят,
выше кошки, любящей за то, что гладят, и
кошке, любящей за то, что гладят, выше
ребенка, любящего за то, что кормят. Все
дело в степенях.
Так, от простейшей любви за сахар
– к любви за ласку – к любви при виде
– к любви не видя (на расстоянии) (Отсюда
– вся я.) – к великой любви, не взирая (на
нелюбовь), от маленькой любви "за"
– к великой любви "вне" (меня)
– от любви получающей (волей другого!)
– к любви берущей (даже помимо воли его,
без ведома его, против воли его!) – к
любви к себе.
Чем старше мы, тем большего хотим:
в младенчестве – только сахара, в юности
– только любви, в старости – только (!)
сущности тебя вне меня.
Чем меньше мы внешние блага
ценим, тем легче мы их даем и берем, тем
меньше мы за них благодарны.
(Практически: благодарность за
хлеб (даяние) я допускаю только молчаливую.
В явной – нечто устыжающее дающего,
какой-то укор).
Радость хлебу – вот лучшая
благодарность! Благодарность, кончающаяся
с последним глотком в пищевод.
Неужели эта частность, малость,
подразумеваемость (для меня) – дать
– неминуемо должна вырасти в какую-то
гору, из-за приставки: мне.
Я-то ведь знаю, как дают: слепо!
И я разве сама стерплю, чтобы меня
благодарили за хлеб? (За стихи не стерплю
– вот что!)
Хлеб разве это я!? Стихи (случайность
песенного дара) – разве это я?!
Я, это под небом, одна. Отойдите и
благодарите.
Я не хочу низко думать о людях.
Когда я даю человеку хлеб, я даю голодному,
то-есть пищеводу, то-есть не ему. Его
душа здесь не причем. Я могу дать любому
– и не я даю: любой. Хлеб сам себя дает. И я
не хочу верить, чтобы любой, давая моему
пищеводу, требовал за это с моей (или моей)
души.
Но не пищевод дает: душа! Нет рука.
Эти дары не личны. Странно предпочитать
один желудок другому, а если и предпочитать
– то более голодный. Более голодный, на
сегодня, мой (твой). Я за это не ответственна.
Так, установив дающего (руку) и
получающего (пищевод) – странно
требовать одному куску мяса от другого
куска мяса – благодарности.
Души благодарны, но души
благодарны исключительно из-за души.
Спасибо за то что ты есть.
Все остальное – от меня к
человеку и от человека ко мне –
оскорбление.
Дать, это не действенность наша!
Не личность наша! Не страсть! Не выбор!
Нечто, принадлежащее всем (хлеб), и
следовательно (у меня его нет) у меня
отобранное, возвращается (через тебя) ко
мне (через меня – к тебе).
Хлеб нищему –
восстановление прав.
Если бы мы давали кому мы
хотим, мы были бы последние негодяи. Мы даем
тому, кто хочет. Его голод (воля!)
вызывает наш жест (хлеб). Дано и забыто.
Взято и забыто. Никакой связи, никакого
родства. Дав, отмежевываюсь. Взяв,
отмежевываюсь. Без последствий.
– Так зачем же мне тебе давать?
– Чтобы не быть подлецом.
Помню гимназисткой – в
проходном церковном дворе – нищий. –
"Подайте, Христа ради!" Миную. "Подайте,
Христа ради!" Продолжаю идти. Он, забегая:
"Не ради Бога, так хошь ради черта!"
Почему дала? Вознегодовал.
Хлеб. Жест. Дать. Взять. Этого не
будет там. Поэтому все, возникающее из
дать и взять – ложь. Сам хлеб – ложь.
Ничто, построенное на хлебе, не уцелеет (замешанное
на дрожжах – не взойдет). Опара наших
хлебных чувств при хладной температуре
Бессмертия неминуемо опадет.
Не стоит и замешивать.
Брать – стыд, нет, давать –
стыд. У берущего, раз берет, явно нет; у
дающего, раз дает, явно есть. И вот эта очная
ставка есть с нет... Давать нужно было бы на
коленях, как нищие просят.
К счастью, этим стыдом даяния
награждены только нищие. (Деликатность их
дара!) Богатые ограничиваются минутной
заминкой докторского гонорара.
Благодарность: от любования до
опрокинутости. Я могу любоваться только
рукой, отдающей последнее, следовательно: я
никогда не смогу быть благодарной богатым.
...Разве что за робость их, за виноватость их,
сразу делающую их невиновными.
Бедный, когда дает, говорит: "Прости
за малость". Смущение бедного от "больше
не могу". Богатый когда дает, ничего не
говорит. Смущение богатого от "Больше не
хочу".
Дать, это настолько легче, чем
брать – и настолько легче, чем быть.
Богатые откупаются. О, богатые
безумно боятся – не Революции, так
Страшного Суда. Я знаю мать, покупающую
молоко чужому (больному!) ребенку только
для того, чтобы не погиб ее собственный (здоровый!)
Богатая мать, спасая чужого ребенка от
смерти (достоверной), только выкупает
своего у смерти возможной. ("Умолить
судьбу!") Я смотрю в исток поступка, в
умысел его. Это молоко ей, богатой матери,
на Страшном Суде потечет смолой.
Благотворительность. Поликратов
перстень.
Дар нищего (кровный, последний!)
безличен. "Бог дает". Дар богатого (излишек,
почти отброс) имеет имя, отчество, фамилию,
чин, звание, род, день, час, число. И –
память. Дала правая, а помнят обе. Нищий,
подав из руки в руку, забыл. Богатый,
выславший через прислугу, помнит. И, если
вдуматься, понятно: некий оправдательный
материал для Страшного Суда. –
Гадательный материал.
Москва, июль 1919 г.
| 
